ЭлБиб

Государственное регулирование и управление АПК

Международный сельскохозяйственный журнал

Промысловый труд во всех экономических регионах

страны наиболее часто проявлялся у «низших» посевных

групп крестьян (до 4 десятин). Промысловые заработки (у

всех посевных групп) были ниже в так называемых произво-

дящих губерниях, выше — в Сибири, еще выше — в потре-

бляющих губерниях. При этом ярко наблюдалась динамика

постоянного роста индивидуальных промысловых доходов,

которые, несколько упав в 1914-1919 гг., в 1922 г. пришли в

соизмеримых величинах к норме 1900-1909 гг., а к 1924 г. еще

выросли в 1,5 раза и продолжали плавно повышаться в те-

чение последующих трех лет. Даже значительно снизившись

в 1928 г., они все же в 1929 г. составляли 86,4% от уровня

1913 г. [5, с. 13; 6, л. 51, 55].

В середине 1920-х годов для всех земледельческих терри-

торий была характерна такая интересная закономерность:

прибыль промыслово занятого члена семьи прямо коррели-

ровала с размером посевной площади крестьянского двора,

абсолютная

величина первой, условно говоря, росла от

«средних» посевных групп населения (4-6 десятин) к более

«состоятельным» посевным группам.

Наиболее доходные промыслы — сапожный, слесарный,

кузнечный, столярный, кожевенный — давали и большую

относительную

долю в сумме всех хозяйственных прибы-

лей крестьянского двора. Вот как, например, по результатам

бюджетного обследования промысловых дворов 1925/26 г.

руководство Всероссийского Кожевенного Синдиката ха-

рактеризовало социальный тип и доходы сельских кустарей,

занятых в кожевенном производстве: «Благодаря сильному

развитию спроса на кожтовары на местах развилось в боль-

ших размерах кустарное производство. В кожевенном про-

мысле средний тип кустаря значительно отличается от ку-

старей в других отраслях. Несложность оборудования в ку-

старно-кожевенном деле, позволяющая кустарю пропускать

значительные партии сырья, создает сравнительно высокие

обороты, так что кустарь-кожевенник является скорее пред-

принимателем мелкого и зачастую среднего типа» [2, л. 132].

Так, во дворах, связанных с указанными кустарными произ-

водствами, за единицу рабочего времени промысловый за-

работок одного члена семьи был выше дохода одного члена

семьи от сельского хозяйства в 9 (!) раз. Даже слабо доход-

ные промыслы (ложкарный, бондарный, портновский) дава-

ли в условную единицу время-затрат столько же денежных

поступлений, сколько все иные виды деятельности крестья-

нина [5, с. 13].

Надо отметить, что лица, занятые в сильно доходных

промыслах, как ни странно, имели в целом и больше земли,

посева, скота, что не мешало им распределять несельско-

хозяйственную работу более-менее равномерно в течение

года. Дворы же, ориентирующиеся на малодоходные — как

правило, сезонные — кустарно-ремесленные производства,

в свою очередь, отличались и сниженными показателями

мощности их сельского хозяйства. В чем тут дело?

Рациональная организация своего промыслового товар-

ного занятия на фоне общих хозяйственных устремлений

крестьянского двора определялась, прежде всего, матери-

альной культурой, предприимчивостью сознания, опытом

главы семьи (переданным ему предшествующими поколени-

ями), его психологией труда.

Рациональность (нерациональность) промысловых за-

нятий, с точки зрения отводимых им значения в общих

время-, финансо-, сырье-, трудозатратах двора, выступала

одним из ключевых факторов крестьянской «хозяйской»

жизнедеятельности. Промысловые занятия отвлекали лишь

от 8 до 15% запасов рабочего времени сельской семьи. При

этом семья включала в среднем 5 трудоспособных человек,

а промыслами так или иначе занимались только 1,22 членов

крестьянского двора. Между тем прибыль от промысловых

занятий (фактически выполняемых одним человеком) со-

ставляла, в зависимости от отраслей приложения труда, от

18 до 40% в чистом суммарном семейном доходе. Для срав-

нения: в начале XX в. денежный доход крестьянского двора

на 80-85% состоял из промысловых прибылей, и лишь 15-

20% давал товарный сбыт продуктов сельского хозяйства

[5, с. 13].

В дореволюционный период земледелие обеспечивало,

прежде всего, собственное потребление, давало основу для

выплаты налогов и для различного рода рентных (аренд-

ных) платежей. Своего урожая было явно не достаточно для

серьезного отчуждения на рынок. Если такое отчуждение

в повышенных объемах и происходило, то в силу крайней

нужды и за счет сокращения потребления в семье. Незначи-

тельную долю рыночных продуктов от сельского хозяйства

давало животноводство и технические культуры. Основную

же часть необходимых в семье расходов покрывали путем

промысловых заработков. Только увеличение последних

могло создать базу для перспективной интенсификации

сельского хозяйства, то есть для приобретения более совер-

шенных пород скота, птицы, семян, для механизации работ

и перехода крестьянина на большее возделывание высоко-

товарных технических культур.

Вполне очевидно, что товарность сельскохозяйственных

работ напрямую зависела от развития промыслов. Не слу-

чайно экстенсивный прогресс последних (при известных

спадах за два десятилетия) создал ко второй половине 1920-

х годов возможность увеличения роли товарных сельскохо-

зяйственных занятий в доходной части бюджета крестьян-

ской семьи в 4,5 раза [5, с. 13]. А что до того, что крестьянин

оставался по-прежнему бедным, во всяком случае он не стал

богаче на фоне роста товарности своего труда по сравнению

с 1900-1909 гг., то ответ лежит в иной плоскости, нежели

приведенные рассуждения.

Расширение товарно-рыночных операций в сельском хо-

зяйстве в существенной мере за счет поступательной эво-

люции мелкой промышленной (промысловой) сферы — это

факт; а вот абсолютный рост «потребительской корзины»

у крестьянина отсутствовал. Причин на то было много, но

крылись они в порочной концепции государственного от-

ношения к селу:

➢ в торжестве мобилизационной модели заготовок сель-

скохозяйственного и промыслового сырья, вынужден-

но проявившейся в трудный военный 1916 г. и дове-

денной до абсурда советским управлением;

➢ в политике указных цен, опять же заимствованной из

1915 г. и получившей логическое завершение в системе

социалистического директивно-планового ценообра-

зования;

➢ в организации неэффективной практики налогообло-

жения, централизованного ссудно-сберегательного и

кредитного дела.

В 1920-е годы оторвать от крестьянского двора промыс-

ловые занятия значило бы лишить единоличные — наиболее

тогда товарно-рыночные — формы хозяйствования будущ-

ности. Это, кстати, большевики учли еще в 1922 г., когда на

закрытой аграрной секции XI съезда РКП (б) кулуарно (вне

первоначальной повестки) обсуждались перспективы руко-

водства экономическими процессами на селе, но особенно в

1928/29 г. — на рубеже «великого перелома», когда властно

прозвучал последний аккорд и селянин форсированно, за

полгода, был «объективно» подготовлен к сплошному коо-

перированию.

Цена такой «объективности» хорошо известна. В конце

1928/29 г. по основным хозяйственным показателям (числу

предприятий, количеству занятых, интенсивности работы,

обороту и эффективности) господствующими в сельской

промышленности были такие производственные субъекты,

как индивидуальные хозяева, работающие преимуществен-

но по заказам селян, и хозяева, сбывающие продукцию ис-

ключительно на местном розничном рынке, но отнюдь не

промысловые кооперативы.

Промыслы в 1920-е годы — это социально-производ-

ственная сфера высокой народнохозяйственной значимо-

сти. По сути, она была ориентирована на естество рынка, с

Э ектронная Научная СельскоХозя

твенная Библиотека